Нетленка. Жили-были мы - Елена Четвертушкина

…То юная Катька, поссорившись с женихом, выбросила в Сплетенку с мостика его подарки, сообразив покидать их в наволочку от уникального батикового постельного гарнитура, свадебного (на нашу с Габи свадьбу!) подарка, расписанного от руки другом, художником с мировым именем.

И если бы только дети чудили, им положено – так нет. Однажды я, взявшись варить клюквенный кисель, перепутала крахмал с содой. Габи выхватил меня из-под пенного извержения – я, очумело хлопая глазами, бормотала «крахмал испортился…», а потом истерически хохотала и утверждала, что подмена банок – это диверсия Организации.

Даже Габи как-то отличился. В подвальном этаже дома находится погреб и маленький спортзал, где Габи ежедневно тренировал свои боевые навыки, параллельно натаскивая детей. В тот раз, показывая Персику и Стэфану какой-то хитрый удар ногой, он вбил в стену здоровенный костыль, торчавший в стене. Торчал он, конечно, не на месте, но в общем никому не мешал. Дети немели от восторга, ещё бы, – костыль вошел в стену, как в масло… Беда в том, что стенка в том месте была всё же не метровой толщины, и железяка проткнула навылет не только её, но и бочонок с грушевым сидром в соседнем помещении винного погреба, о чем мы узнали гораздо позже. Со слезами горького сожаления.

…А близнецы, отправившиеся в 8 лет самостоятельно на трамвае мыть золото для покупки компьютерной приставки?

…А вытащенные перед самой пургой (кто ж её знал, что прилетит) чиститься ковры, которые начало заносить столь резво, что очень скоро весь хутор высыпал с лавинными зондами, помогать нам в поисках?..

…А странные привычки лайки Бегемота, а всё, что пережили с Марииным курятником, и крестины Рихардовой дочки – моей племянницы, и «уматерение» меня Гизом (поскольку я не сообразила насчет усыновления), и… Господи, сколько ж было всего!

– …Да, – мрачно ответила я мужу, – к нам в форточку влетел больной свиным гриппом орел, склевал весь твой кус-кус, мышку от Гизова компа, и букет сухоцветов.

– Какой букет? – сделал большие глаза Габи.

– А! У тебя же память фотографическая – не смей делать вид, что не помнишь! Стоял на столике, с ширицей, камышом и конским щавелем… да холера бы с ним, но там дозревал красный амарант, я хотела собрать семена.

– В чём проблема, не понимаю.

– В том, что это проблема! Вы с Гизом предпочитаете маринованные огурцы именно с амарантовым листом, в Суони эти семена не продаются, а я не потащусь заграницу за пакетиком ценой в три сканика! Опять ты всё повыбрасывал, что ж за наказание такое…

Габи стремительно соскользнул с кресла, чтобы не попасться под руку. Не то чтобы я его колотила… Где уж мне, но в минуты особой напряженности внутрисемейных отношений я по нему регулярно промахивалась всем, что под руку подвернется, и эти промахи зачастую выливались в легкий погром, болью отзывавшийся в его чистолюбивом сердце.

– Зайчик, я просто убрался, – сказал он мирным голосом, внимательно следя за моими руками.

– Это не уборка, это зачистка! – бушевала я. – Почему надо уничтожать всё, что крупнее микроба?! Я предупреждала тысячу раз: у себя в комнате делай, что хочешь…

– Нет, милая, извини. Это я говорил – в твоей комнате делай, что хочешь. И ты, помнится, согласилась…

– Нич-чего подобного!

– Зайчик, ты же знаешь – я никогда тебе не вру. И всё помню: ты согласилась.

– Не могла я согласиться! С тобой соглашаться, потом себе дороже выходит… Мне уже остопирамидело – выходишь из собственной комнаты в собственную столовую, а попадаешь в операционную, идешь в кухню – оказываешься в морге… Мне что, пора начинать подумывать об отдельном доме?! Потому что терпение уже вышло всё…

– Ну, вышло, подумаешь – погуляет, и вернется.

– Габи!!!

– Зайчик, ну что ты…

– Что я?.. Что я?! – хорошо, предположим, я согласилась, что у себя… что у меня… Я сказала, что только посмей пальцем здесь! А ты, ты… Ладно, к пендуле рябиновой амарант – его рассадой надо, уже поздно… А чуринги где?! Мои чуринги… Тебе же хотела иероглифы показать… прокрадываешься, когда меня нет, и всё-таки выбрасываешь всё, что позарез!..

– Вокруг посмотри, – кротко предложил Габи, продолжая держаться на границе броска подушкой.

С трудом сдерживая рвущиеся наружу эмоции, – ну точно как фумарола на плато Летахти! – я огляделась.

Моя комната на втором этаже – она же кабинет, мастерская и личная библиотека с маленьким застекленным зимним садом под громадным выносом крыши, – мне ужасно нравится. Переплетение балок, уходящее конусом в темный взлет потолка, беленые стены с могутным скелетом шпангоута; натурального камня камин со здоровенной дубовой полкой; медвежья шкура у дивана, меховое, наборное из летней норки и зимнего опоссума одеяло на кровати, и прикроватный столик из неохватного пня – его Габи же и делал, собственными руками, как и громадный рабочий стол на 4-х годзильих ногах из скрученной ветрами горной сосны.

Книги на стеллажах, занимавших всю дальнюю стенку, стояли в идеальном порядке – с книгами у меня всегда полный порядок. На диване ничего лишнего… Да на что тут «посмотри», в самом деле?! Может, стол… Но на столе лежало всё нужное каждодневно, чтобы непременно под рукой: охотничий нож (специально выложила, чтобы не забыть отдать Габи на заточку), браслет из сверхпрочного шнура, который входит в список необходимых для экскурсий предметов; 3 разные конфеты, которые кто-то сунул на работе, а я конфет не ем, и все жду Джой, чтобы ей скормить; фотокамера, 4 флэшки – не забыть стряхнуть фотки на комп; коробка с лекарствами; россыпь морских ракушек и бутылка – я декорировала её стиле морена, и сейчас она терпеливо пережидала на столе мой творческий кризис; сошка от ручного пулемета, прихваченная с Полигона (тоже можно пристроить куда-нибудь!), керамический горшок со спицами и крючками, пивная кружка с шариковыми и гелиевыми ручками, ножницами и карандашами, и стопка записных книжек, и тетрадь для записей, и корзинка с вязанием…

Вот и всё!

И Габи совершенно нечего мне тут ставить на вид… Всё-таки в Лоххиде живем, то есть на ветру, здесь вообще сложно забарахлиться.

Хотя бы из-за сейсмики сумасшедшей – это сейчас я привыкла, или, точнее, привыкла думать, что привыкла… Да нет, какое там – как привыкнуть к тому, что вдруг с места срывается весь мир, и начинает лететь мимо тебя, потому что ему на тебя наплевать, он в данный момент решает собственные проблемы; а вместе с пейзажем мимо тебя – из тебя – летит и твое собственное сердце, и желудок, и нервы… И нет больше никаких констант, ни силы тяжести, ни гравитации, ни даже времени, как такового… У суонийцев мшелоимство считается разновидностью тяжелого и грустного умопомешательства: что можно накопить, если по нескольку раз в год приходится выскакивать из рушащегося дома, прихватив лишь узелок с самым ценным?.. Дома тут строят традиционно просторные, но – в одну комнату, потому что недосуг в момент катаклизма путаться в дверях, стараясь понять, успели ли выбежать в безопасный задний двор холостой деверь, вдовая невестка, дедушка и жена, и со всеми ли детьми; и с какой стороны бездонной трещины, раззявившейся посередь огорода, остались собаки с нартами, и куры с яком.

В Суони все слишком непрочно, слишком рискованно… Наверное, поэтому суонийцы и не признавали сакрального, символического значения вещей, просто не успевали подумать об этом, и не рисковали к вещам всерьез привязываться. Это в равнинных странах какой-нибудь буфет передавали по наследству веками, и очередное юное поколение благоговейно взирало на бабушкину фарфоровую куклу, или механические часы с музыкой… А у нас на стариков-то смотрели с громадным уважением, как на любимцев Дороги. Так что Габина нетерпимость оказались вполне в русле местной традиции.

В отличие от моих собственных вкусов.

…Ещё на столе должны были лежать стамеска и чуринги, которые я притащила из леса вместе со сморчками. Я чуть сдвинула бумаги, и обнаружила шерхебель – но чуринг не было. Конечно, я вовсе не возила их из лесу возами, но штуки 3 всё же приперла, имея в виду сделать очередную нетленку: икебану, декоративное панно в холле, ручку на дверь в библиотеку… К тому времени я как раз дошла до очередного уточнения нетленки: это всё-таки творчество, стремление преобразить окружающий мир. Идеи рождались постоянно, и материалу прибывало, только вот времени на все никак не хватало, и в какой-то момент Габи не выдержал. Он воспитывался в Империи, а эта страна, как известно, и в искусстве, и в интерьере предпочитает стиль изощренного минимализма. Твердо следуя своим вкусам, муж иногда доходил до полной стерилизации помещения: представлявшееся ему неуместным он припрятывал, а потом выбрасывал. Или сразу выбрасывал.